Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]
Один из санитаров осторожно обнял его за трясущиеся плечи.
— Сейчас подействует.
— Все в порядке. Это не шок, это он смеется, — рассеянно объяснил председатель совета.
Аркадий Петрович вошел в палату, поморщился от избытка света, присел на край кровати.
— Рассказывайте, что там у вас было. Потому что в то, что Кессель лично ведет наблюдение за всеми моими секретными объектами, я не поверю.
Волков покрутил ободок часов.
— Господин советник, — референт чуть растягивал гласные, более его состояние никак на речи не сказывалось, — во-первых, если вы сейчас включите свою заглушку, мой кардиомонитор тоже начнет показывать белый шум и сюда сбежится полбольницы. Во-вторых, моя уже работает, она целевая. А в-третьих, там было не у нас, — улыбнулся Габриэлян. — Там было у подполья.
— Чем они занимались?
Интересно, что бы вышло, если бы комиссия, посланная Советом, обнаружила еще и это.
— Примерно тем же, что и вы.
Надо же. Исследование структур Сантаны с целью деактивации оных структур или их носителя. Естественно, работа в этом направлении категорически запрещена частным и государственным структурам, а также персоналу ССН. Комиссия была бы в восторге. Что ж, оказывается, господин Габриэлян сегодня не очень и рисковал.
— И с каким результатом?
— С тем же, что и у «Незабудки». Пока.
— Вадим Арович… а почему Андриевич остановился? Что он «читал»?
Габриэлян уже давно взял себе за правило отвечать на личные вопросы. В данном случае, это ему было еще и приятно.
— Никогда не знаешь, когда пригодятся старые неврозы. Аркадий Петрович, я лет до пяти старших панически боялся почему-то. — в устах другого человека это «почему-то» звучало бы злой иронией. — А когда мне было пять умерла моя тетя — инсульт. И я узнал, что люди вообще умирают — без посторонней помощи. Что мы вообще все смертны по определению. И на этом перепуг, конечно, прошел. — о, да. Ему до сих пор в глубине души казалось, что убийство — куда осмысленней и естественней так называемой «естественной» смерти. Это очень помогало в работе. — Андриевич, насколько я понимаю, пытался получить от меня какую-то реакцию, нырнул глубоко — и налетел на этот детский страх.
— А теперь, Вадим Арович, давайте поговорим о вещах серьезных. Вы понимаете, что сейчас произойдет?
Габриэлян поморщился.
— Стоит мне выйти отсюда, молодняк нашего региона и как минимум двух соседних ринется доказывать, что он меня не боится.
— И что вы намерены делать?
— Я постараюсь, чтобы нашествие леммингов не помешало мне исполнять мои служебные обязанности. Закон позволяет вызываемому человеку использовать огнестрельное оружие. Вот и буду использовать. После десятой-пятнадцатой смерти они оставят меня в покое.
— И как вы расцениваете свои шансы дожить до этой пятнадцатой смерти?
— Сорок на шестьдесят, Аркадий Петрович.
— Это если вы останетесь человеком.
— Да. Как у старшего они у меня практически нулевые. Во-первых и не в главных, — что за скверная привычка все нумеровать… — если я пройду инициацию сейчас, они решат, что я испугался — так что леммингов будет больше. Во-вторых и тоже не в главных, наши друзья смогут выставить против меня не птенца, а кого-то из своих лучших, просто для порядка — я знаю, что это не принято, но это и не запрещено. А в-главных, я не думаю, что переживу инициацию. Вернее, уверен, что не переживу.
— Что вам рассказал Кессель?
— Что помнил.
Еще два года назад он не помнил ровным счетом ничего.
— А как вы расцениваете ваши шансы пережить эту беседу?
— Пятьдесят на пятьдесят. Чуть повыше.
Волков встал.
— В Аахен я возьму с собой Винницкого. — сказал господин советник. — А вам придется к возвращению подыскать мне референта, господин начальник службы внешней безопасности.
И посмотрим, как вы будете решать эту задачу.
Говорили, говорили мистики… «Имелись некие каменные изваяния львов, имелось священное отхожее место, именовавшееся „Кафека“, имелись трещины в заброшенном, пыльном водопроводе, которые, по всеобщему убеждению, сообщались с Компанией» Ничего не изменилось ни за 300 лет, ни за 3000, и снова, как встарь, говорили радиоголовы, сетевые шатуны, что есть файлообменники, чаты и форумы, которые напрямую сообщаются с порталом «Вавилона» и «Вражескими голосами» и где можно встретить — инкогнито, конечно — людей оттуда, а то и — чем гейтс не шутит — саму Хозяйку Сольвейг.
Четыре месяца всего плавала в мировой сети радиостанция с развеселыми позывными — та-ра-та-ра-та-ра-та, черт его знает, кто был этот Гольдберг, и не у кого спросить теперь — передавая странные песни и жареные новости, комментируя все, от особенностей
сегодняшнего рассвета до состава городского мусора — а по всем каналам, как лосось на нерест уже ломились желающие подарить свою музыку или подсказать любимую, поделиться информацией, пожаловаться, просто вылить накипевшую ярость. Очень многое из присланного добиралось до эфира, закрепляя обратную связь. И волна поднималась выше.
«Эффект „Колокола“», — предупреждали ее. Эффект «Колокола» — живой голос в пространстве. Ее голос. Модулированный, конечно. Он нравился ей едва ли не больше собственного — высокий, жесткий, резаный голос Сольвейг. Она любила свою прежнюю работу. Поняла это окончательно, когда вросла в новую. «Как бесчисленным
женам гарема всесильный шах изменить может только с другим гаремом…» Это было самым увлекательным занятием на свете — кормить эфир. 24 часа в сутки. И получать ответ.
Конечно, СБ материализовалась на горизонте едва ли не немедленно — и принялась подсовывать свое. Какую-то часть информации отрезали еще в студии, что-то отсеивалось после проверки службами «Луны», а один раз прямо на ее машину пришла записка откуда-то из Гренландии «Про сегодняшнее — забудь.» Она долго ее не стирала. Часть уток они все же выпускали полетать, выбирая самые веселые и точные — не стоило показывать безпеке, какими именно источниками информации располагает «Радио Вавилон», пусть думают, что у Сольвейг просто хорошая интуиция.
Файл пришедший только что с запиской «Кажется кряква, но интересная — резня на последней сходке», был сравнительно небольшим — минут пять экранного времени в хорошей записи.
Майя потрогала чашку кофе — терпимо — взяла ее с подставки и приготовилась смотреть. На первых же секундах просмотра сердце ёкнуло: поединок! По нестойким каналам для любителей остренького ходили и такие редкости — записи драки варка с варком насмерть. Каналы эти резали, виновных в утечке казнили, достоинство блюли разнообразно… — но пока есть спрос на шоу «высокие господа рвут друг другу пасти», есть и предложение. Тем более, что высокие господа порой бывали очень изобретательны, куда там простому снаффу.
Майя подумала секунду — и вернула чашку на подставку.
Секунд двадцать по помосту ходили проверяющие, а будущие поединщики стояли у дальнего бортика лицом к лицу, и оба лица были Майе знакомы: первый — Андриевич, такая мелочная дрянь, что госпожа Пак после первого же визита внесла его в черный список. А второй… восприятие и сознание у Майи пошли по разным колеям: глаза видели, что это Габриэлян, мозги узнавать отказывались.
И только когда он, сняв пиджак и отстегнув планшетку, поднялся на помост — и по залу разнеслось издевательское «Hello darkness!», Майя наконец рявкнула на себя: да, да, дурища! Это он!
Мир начал расползаться по ниточкам, по молекулам, из щелей полезла жадная пустота, как тогда, как после…
Спокойно! — правильно поставила кофе, обварила бы все на свете — спокойно! Майя медленно поднесла руку ко рту и закусила пальцы. Боль помогла. Дрожь во всем теле прекратилась — зато теперь Майя, кажется, не могла шевельнуться, вмерзла в кресло, тупо повторяя себе: все будет хорошо.
Написано же — резня, что там может быть хорошо?
Нечто подобное она испытывала только один раз — когда еще ученицей смотрела «Нанкин». Тогда она тоже впала в ступор перед экраном: одна половина существа кричит: «Отвернись!», а вторая: «Не смей отворачиваться!»
Только там можно было сказать себе: это не живые люди, это актеры, все прошло. А здесь — нет. Ей оставалось только сидеть и смотреть, как Габриэлян с хрустом всаживает в варка удар за ударом, а тот клочьями срывает с Габриэляна кожу и мясо под музыку Simon & Garfunkel.
Когда рука Андриевича упала на помост, Майя, кажется, вскрикнула. Крик услышал Руслан — и глянул через стекло.
Как и Майя, он занимался сейчас отбором материала для эфира — но его работа заключалась в другом. Майя оценивала содержание, он — качество записи.
— Оля, ты в порядке? — прозвучало в наушниках.
Она кивнула как болванчик. Вообще-то я одной ногой в обмороке, и… ох, малой, ты тоже что-то почувствовал? Но Русланику лучше или не знать об этом, или узнать постфактум.
